mspring.online откровенно поговорил с Людмилой Гершанковой. Жизнь её сына вскоре может забрать палач. Именем Республики Беларусь.
12 марта. Могилев. Саша Райкон
21 июля 2017 года в Могилевском областном суде вынесли приговор четырем фигурантам так называемого «дела черных риелторов». С 2009 по 2015 год Игорь Гершанков, Семен Бережной, Татьяна Гершанкова и Борис Колесников убивали владельцев квартир, чтобы завладеть их недвижимостью. Следствие доказало причастность «черных риелторов» к убийству шести человек. Ещё три убийства группа планировала совершить, но фигурантов дела поместили под стражу.
Судья приговорил Игоря Гершанкова и Семена Бережного к расстрелу, жену Гершанкова – Татьяну – к 24 годам тюрьмы, Бориса Колесникова – к 22 годам колонии строгого режима.
Преступной группе также вменяли совершение и приготовления к совершению убийств, похищение и приготовление к похищению человека, мошенничество, разбой, вымогательство, хищение или уничтожение документов и незаконный оборот наркотиков или психотропов.
20 декабря 2017 года коллегия по уголовным делам Верховного суда Беларуси постановила отказать фигурантам дела в аппеляционных жалобах на решение суда Могилевской области. Их решили расстрелять.
Теперь жизнь матери фигуранта дела Людмилы Гершанковой – это бумажная волокита с государственными органами, которые она пытается убедить в чрезмерной строгости наказания.
Наш журналист Саша Райкон встретился с женщиной, чтобы увидеть перед собой не мать убийцы, а уставшего человека, у которого забирают самое дорогое. Притом, что сама она ни в чем не виновата.
— Расскажите, каким ваш сын был человеком?
— Плохого ничего не могу про него сказать. Был очень тихий, спокойный мальчик, в школе учился средне, потом поступил в училище в Буйничах. Выучился на автослесаря и на водителя, потом пошел в армию. Служил в Вейно. До армии у него не было девочек, никуда не ходил, все время находился дома. Друзья по училищу были у него, общался с ними, но не загуливал. Матом никогда даже не ругался, голоса не повышал. Сначала подумает, потом скажет. В семье то же самое было – ласковым с ребенком всегда был. Ничего плохого не могу сказать о нём.
— Вы знали, что он занимается криминалом?
— Я даже не могла подумать. Он с нами не жил. Если бы жил – может что-то бы знала. Приезжал редко, ничего не рассказывал. Узнала только когда задержали.
— А как вы вообще относились к Татьяне? Она ведь была вашей невесткой.
— Сказать, что хорошо – нет. Ну так, средне. Она очень такая… наглая, шустрая, везде свой нос сунула. Нет, я больше не хочу про нее говорить.
— Есть еще один фигурант – Бережной. Они дружили с вашим сыном?
— Бережного я не знала вообще. Только со слов невестки. Сын ничего даже близко не говорил. Знала, что он с ними общается, что друг семьи, что приходил домой и так далее.
— Что вы почувствовали, когда впервые узнали, в чем обвиняют вашего сына?
— Я в шоке была. Думала, с ума сойду. Я никогда не могла поверить, что мой сын может убивать людей. Он работал, так вот те люди, которые с ним общались, до сих пор не верят, что он мог убивать людей. Даже если бы вы пообщались – сказали бы, что он не может убивать людей. Это… это…вообще шок для меня был.
— Вы сказали про его коллег. Где он вообще работал?
— Сразу после армии он работал в частной фирме «Ивкон». Развозил конфеты по магазинам. Потом устроился в частную фирму водителем и развозил двери. Он еще ездил в Россию, в Питер. Его здесь не было какое-то время – точнее не могу сказать, потому что я с ними не жила.
— Он часто вас навещал?
— Нет. Я ему звонила часто.
— Вы любите своего сына?
— А какая мать не любит своих детей? Не только сына, я и сына, и внуков – мне всех жалко. К тому же, если бы я знала, что он такой пусти-повалюсь, разгильдяй… Если бы могла как-то предостеречь…
— Вы сами верите, что он мог убивать людей?
— Нет, наверное. И по его письмам, в которых он пишет — «мама, я никого не убивал». С 26 марта 2015 года и по сегодняшний день он пишет «я никого не убивал». И пишет, что если с ним что-то случится, когда вырастут дети, просит показать письма им. Слезы льются, не могу. Он не умеет врать.
— Расскажите, что происходило в вашей семье, когда началось следствие?
— Когда Следственный комитет начал вести это дело, я все видела по телевизору. Письма Игорь писал, но их редко выпускали из нашей могилевской тюрьмы №4.
Могилев — это большая деревня. Мне донесли слухи, что моего сына и не только, но и Бережного, избивают и выбивают показания. Я не выдержала и начала ходить в Следственный комитет. Дело вели 2 следователя – один из Минска, Беляцкий Сергей, а второй – наш, могилевский, Павел Стариков. Попала к ним. Спросила, зачем они избивают моего сына. А мне так легко ответил, что его никто не бьет. А я все равно им говорю «Не бейте его!». Ну и все на этом. Это было спустя месяц-два после задержания. Где-то в конце апреля – начале мая 2015-го я обратно пошла в Следственный комитет. Опять спросила у следователя, зачем бьют моего сына.
У Старикова чуть пена изо рта пошла, он мне начал говорить, мол, за клевету я сейчас составлю акт и посажу вас. А я говорю «вы не злитесь, а не бейте моего сына. Меня не за что садить». Всего ходила раз 5-6. А они мне «Не бьет никто». С письмами плохо было, когда следствие шло. Я пишу, сын пишет, писем нет. Опять пошла к Беляцкому с вопросом, почему нет писем. Он отвечает, что не знает, ничего не запрещал. Я пошла на почту, к которой относится тюрьма. А там говорят, что есть запрет на письма. Спрашиваю, а кто запретил? А начальница почты сказала, что не может сказать. Поехала на главпочтамт. Там мне сказали, что есть документ, по которому корреспонденция запрещена на два месяца. Долго пыталась дознаться, кто же все-таки запретил. В итоге показали мне папку, где за подписью Беляцкого Сергея Алексеевича написано, что с такого по такое письма с родственниками прекратить. Я в шоке была, вышла с почты, набрала Беляцкого, спрашиваю, зачем обманывал и нервы рвал. А он молчит в телефон, нечего сказать.
— А вы не знаете, почему захотели прекратить переписку?
— Есть мои домыслы только. Думаю, что хотели надавить на психику и на мою, и на психику сына. Даже несмотря на то, что я больной человек. У меня вторая группа инвалидности. Им это все было до одного места. Свидание Следственный комитет не давал. Я просила, а Беляцкий говорил, что свидания будут, если буду с ними сотрудничать. А как сотрудничать, когда я не знаю ничего, что они у меня спрашивали? Потом начался суд. Свидания тоже нам тогда не давали. Сказали, что только после вынесения приговора. Я его не видела 2,5 года.
— Что вы испытывали на суде, когда все зачитывалось?
— Когда шел суд, были очень сильные эмоции. Видела, как мой сын сидит головой в коленки упершись, сидит и молчит. Все на него валят – и Колесников, и Бережной, и супруга. Все говорили, что он виноват. А сын защитить себя не может словами. Судья говорил ему, мол, Гершанков, все идет против тебя, вопросы у тебя есть какие, задавай. А он два слова скажет и молчит. Хотя там столько вопросов можно было задать, даже я сидела и не выдерживала!
Написала заявление, чтобы меня допросили. Это было в конце суда. Мне сказали, что не могут меня допросить, потому что я присутствовала на заседаниях. Не могла я смотреть, как замахивались и Бережной, и Колесников, и супруга на моего сына. Вынесли им приговор 21 июля 2017 года.
— Что вы почувствовали, когда впервые услышали, что вашего сына приговаривают к смертной казни?
— Я в шоке была. Мое счастье, что напилась успокоительных таблеток. Если бы не выпила, то умерла бы там сама. Меня спасли таблетки. Суд закончился, нам дали свидание 28 июля. Прихожу, вижу, что он весь колотится, руки трясутся, подбородок, говорит «мама, я не убивал, поверь мне». Я думала, с ума сойду.
— Мы с вами как-то до этой встречи разговаривали о том, что у Игоря силой выбивали признания в апреле 2015 года.
— 28 июля 2017 года, как я уже сказала, у нас было с ним свидание. Сын тогда рассказал мне, что уже после вынесения приговора к нему приходили двое сотрудников милиции из УВД Могоблисполкома и хотели ещё допросить. Он им ответил, что его уже приговорили, мол, что ещё от него нужно. Потом я узнала от сватьи, что приходили и к невестке, Тане, и к другим.
А за день до нашего с Игорем свидания, 27 июля, к нему приходил Анатолий Примачёк (начальник отдела по раскрытию преступлений против личности управления уголовного розыска УВД), с угрозами, что если мой сын что-то лишнее расскажет мне или ещё кому-то против УВД, то нам будет очень плохо. И все это я узнаю буквально на следующий день, 28 июля.
Я начала писать и в прокуратуру, и в департаменты, и в Минск в различные министерства. Из Минска перенаправили все обратно в Могилев, чтобы разбирались прямо на месте. Прокуратура же сказала, что расследование прошло и никаких оснований для возбуждения уголовного дела за пытки нет. Он сам должен был писать и отправлять жалобы, а как он их напишет, если письма из тюрьмы выпускали далеко не все?
Когда их перевели в минское СИЗО № 1, в «Володарку», стало лучше. по улице Валодарского, 2. Там отношение совсем другое. Лучше.
— Вы говорили, что над ним издевались в ИВС. Это действительно так?
— Об этом я узнала на свидании уже в минском СИЗО 22 января 2018 года. Его и Бережного задержал ОМОН где-то на улице, в районе завода имени Кирова. Их привезли в РОВД Октябрьского района Могилева. Руки были в наручниках и заломаны сзади. Там, по его словам, их начали избивать, причем избили до такой степени, что сын мой был полумертвый. Потом повезли в больницу, вроде бы в городскую. Он точно не мог определить – голову заставляли держать в коленях, чтобы никто ничего не видел. В больнице подлечили таблетками, уколами, капельницами. Синяки вроде как линейкой замеряли. Затем вернули в РОВД , где составили какой-то акт.
— А что это был за акт? Признательный или как его задерживали?
— Вы знаете, врать не хочу, не спросила, какой акт. Когда он его подписал, Игоря повезли в ИВС Могилева на улице Крупской. Там к нему пришел замначальника криминальной милиции УВД Александр Муха. Лично сам начал его избивать. Сын попросил адвоката, однако его избили до такого состояния, что опять повезли в больницу. Откачали, привели в чувство – и обратно в ИВС. Там его перевели в камеру № 14. Муха с сокамерниками переговорил, там его опять начали бить. Когда забрали из 14 камеры, Муха спросил, мол, что, получил адвоката? Все это происходило 26 марта 2015 года. Муха дал Игорю лист бумаги и ручку. Непонятно в каком состоянии под его милиционера написал признательные показания и расписался. Два признательных показания. Перед этим то же самое делали и с Бережным, это все слова моего сына.
— А откуда он знает, что и с Бережным так же делали?
— От сокамерников из 14-ой камеры. Специально сказали, чтобы начали наговаривать друг на друга.
— Вы верили, что Верховный суд отменит решение областного суда и сохранит жизнь вашему сыну?
— Конечно, надеялась. Тем более что он писал, что не убивал. Он просил в областном суде, чтобы сделали почерковедческую экспертизу шрифта рукописного прописного. Это доказательство его невиновности, он так писал. Ему в областном суде отказали. То же самое просил в Верховном. Они рассмотрели и отказали. Эта экспертиза была доказательством того, что его заставили написать признательные бумаги. Он пять признательных показаний под давлением написал.
— Зачем нужно было столько?
— Понятия не имею. Диктовали, он все и писал. Попробуй не напиши — они же бьют, угрожают, и семьей тоже. Эти признательные показания были добыты насильственно. Так, как это было нужно Следственному комитету. Игорь сказал, что боялся. А Бережной на Верховном суде сам заявил, что его бил Муха, что поломали ребра, отбили голову. А потом уже и Игорь начал говорить, что и с ним было то же самое.
— Скажите, как вы лично относитесь к судье, который приговорил вашего сына к смерти?
— Он ни за что не отвечает. Я сразу знала, что будет высшая мера – расстрел. У меня впечатление, что все было сфабриковано, все было известно заранее. Мы хотели нанять адвоката, ходили в юридическую консультацию. Сначала все сразу соглашаются – а потом резко отказываются.
— Это как?
-Мы сначала приходили и рассказывали ситуацию. А потом один адвокат сказал, что начальник не разрешает, другой говорит, что много работы и не справлюсь. Я не хочу называть фамилии. Мы сразу догадались, что здесь все повязано, чтобы преподнести нашему президенту, что работают органы власти хорошо. Президенту доложили, что раскрыли дело. Президент им — «Молодцы!».
Мой сын виноват, я его не хвалю. Но не до такой степени, чтобы убивать его, который клянется и божится, что не убивал. Расстрелять человека просто и легко.
— До ситуации с вашим сыном вы были за смертную казнь или против?
— Вообще против. Человека убили – он и не осознал, что он сделал. А если бы посидел лет двадцать пять, а это срок немаленький, подумал бы, что совершил. А смертная казнь – это боль для родственников.
— Во время суда вы сталкивали с близкими тех, кого убили?
— Нет. Они там находились, но не подходили.
— А с близкими других подсудимых? Бережного, Колесникова?
— Колесников из неблагополучной семьи, к нему никто не приходил. К Бережному тоже, поскольку его мать проходила как свидетель. Мы с ней общались только на суде, сейчас не общаемся. Со сватьей тоже на суде общались, сейчас уже нет.
— Спасти вашего сына могут уже только несудебные методы. Возможно, через год вашего сына не станет. Что вы испытываете?
— Надежда умирает последней. Я у сына спросила на свидании, он сказал, что надежда еще есть. Наша семья надеется, что разберутся по справедливости.
— Ваш сын написал прошение о помиловании президенту?
— Он сказал, что написал. Но немного не так. Чтобы написать, надо признать свою вину, что он убивал, что он осознал. Он говорит, что не может это написать, потому что ни одного человека он не убивал. Он написал все как… объяснительную или жалобу.
— Как себя чувствуют его отец, его дети?
— Конечно, плохо. У отца сердце, давление, переживаем. Надеемся мы, что справедливость будет.
— Как после всего этого вы относитесь к государству, которое забирает жизнь вашего сына?
— Судить государство я не имею права. Я просто хочу, чтобы разобрались по справедливости. Чтобы невиновные люди не находились в тюрьме. Потому что Следственный комитет по честности не разбирается.
— Что вы можете сказать тем, кто выступает за смертную казнь в нашей стране?
— Я даже не знаю, что сказать. Эти люди, пусть это и очень грубо, но сами в такой ситуации не были. Надо входить во все ситуации. Убить — это легко и просто.
***
Согласно действующему законодательству, если президент Александр Лукашенко откажет в помиловании Игорю Гершанкову, тот узнает об этом уже перед «коридором смерти».
После казни тело сына Людмилы Гершанковой увезут в неизвестное место для захоронения. Похоронить его сама она не сможет. Также ей заранее не будет известна точная дата и время приведения приговора в исполнение.
Спасти жизнь Игоря Гершанкова может решение Комитета по правам человека ООН, если государство прислушается к нему, чего ранее не случалось никогда. Либо введение моратория. Сегодня смертная казнь — в первую очередь вопрос политический.
