Жизнь и действия дизайнера из Могилева Кати Красавик.
15 октября. Могилев. Алесь Светлицкий
Катя Красавик в свое время записала вместе с подругой рэп против смертной казни, работала преподавателем в художественной школе, создала для последнего Драник-феста улетные открытки, а в октябре 2018 года сделала бетонные стены города чуть более человечными: она была одним из восьми художников, благодаря которым в центре Могилева появился новый арт-дворик по улице Дзержинского.
А ещё Катя – дизайнер, её работы можно увидеть (и отлайкать) в Инстаграм krsvk_dsgn.
Мы поговорили с Катей о том, что сейчас происходит в культуре города и каково это – делать мир вокруг себя лучше, когда у тебя страшный диагноз.
— Почему Катя Красавик? Это псевдоним или настоящая фамилия?
— Это, конечно, псевдоним. Я его взяла ещё лет в 14, когда начала писать стихи, в основном про Беларусь, какие-то около политические вещи. Я люблю белорусский язык, остро переживала, что он редко используется. Плюс я родилась в апреле. Так что получился Красавик. Псевдоним мне очень нравится, он прижился.
— Обычно и девушки и парни в 14 лет пишут про любовь. Как так вышло, что девушка 14-ти лет начала вообще с политики?
— Так случилось, что у меня появились друзья, которые очень любят белорусский язык, белорусскую культуру, они меня вдохновили на познание Беларуси. На то, что нужно открывать для себя место, где ты живешь, узнавать. Меня это зацепило очень сильно.
— А почему понравилась белорусский язык?
— У меня в школе были лучшие преподаватели по белорусскому языку и литературе. И потом, когда я училась в колледже искусств, тоже прекрасные преподаватели были. Как-то они привили мне эту любовь еще даже до моих друзей. Мне это очень нравилось. В итоге вылилось в творчество.
— Ни в какие политические партии и движения ты не входила?
— Нет, нет, меня интересовали искусство, культура. Я не чувствовала в себе такой силы, что я могу быть экспертом в политических вопросах.
— Ты бы вписалась в официальный союз художников?
— Думаю, что нет. Может быть, в союз дизайнеров каким-то образом и вписалась бы, если бы стала делать что-то такое масштабное, дизайнерское. Инсталляции интересные. У союза художников в основном классический подход: большие холсты маслом, березки и все это такое. У меня к этому душа не лежит.
— Много кто высказывает мнение, что Могилев – это периферия, которая в искусстве опоздала лет на 20. В нашем городе может родиться актуальный арт, который, например, выстрелит в Киеве или Питере?
— Может быть, вполне. Скорее всего, от молодежи, которая гибкая к новым формам, методам. Возможно, через дизайн это возможно, через инсталляции, через арт, выходящий за рамки нашего привычного восприятия. А просто классическое искусство, как, например, в музее Масленникова, может быть, но этим художник не заработает, я думаю.
— То есть в современной Беларуси все-таки художник не может художествовать и жить на это?
— Если у тебя нет определенных связей в этой среде, то, я думаю, это невозможно. В основном все художники – преподаватели в колледже искусств, в университете, они живут за 400 рублей, как и все люди.
— Культурная жизнь в Могилеве – это что? Если верить официальным планам, которые составляют власти, у нас каждый день что-то происходит.
— Ага. Я знаю, что у нас что-то происходит. Я работала 2 года в школе искусств. Делала декорации к разным мероприятиям и прекрасно знала, что и как происходит. Есть просто список, по которому нужно провести 20 мероприятий, и вот они проходят. Вот есть, условно, концерт «Мой родны край». Назовем его так, к примеру. Вряд ли есть какая-то аудитория, которая с радостью идет на подобные концерты. В основном они забиваются людьми из сферы искусства, причем многих заставляют покупать билеты. Все по старой и всем нам знакомой схеме.
— Что тогда нужно делать с этим городом, чтобы поменять ситуацию?
— Начнем с того, что в Могилеве очень много творческих людей. В Москве есть такая движуха «Design Prosmotr». Там на одной большой сцене выступают дизайнеры. Рассказывают обо всем подряд: каково быть дизайнером, каково ездить по крутым выставкам, о мировом опыте рассказывают, показывают крутые презентации. У них классно выстроено неформальное общение.
В Могилеве как раз не хватает обмена опыта среди людей, которые что-то делают. Если бы запустилась нечто вроде такой платформы, стало бы очень круто. Но пока её нет.
— Как ты попала в группу художников, которые создали новый стрит-арт дворик?
— Я увидела объявление в Центре городских инициатив о том, что они хотят создать арт-проект по примеру того, что был сделан четыре года назад на Тимирязевской. При этом у меня была мечта, я очень хотела нарисовать мурал (продукт стрит-арта, крупное изображение нанесенное на стене – прим. Авт.). Я об этом думала, целый год вынашивала эту идею, а потом увидела объявление и написала руководителю ЦГИ Юре Стукалову. Затем нарисовала эскиз.
— Ты уже знала, что ты будешь рисовать?
— Я придумала после того, как мне сказали нарисовать эскиз. Затем его несли главному архитектору и он определял поверхность, которая больше подходит для изображения.
Вообще, все происходило так: людей попросили предлагать свои дворы для стрит-арта. Затем мы собрали эти анкеты с заявками и стали искать, какой двор нам бы лучше подошел. Среди всех был и этот двор в центре. Потом анкеты рассматривали в горисполкоме, выбрали двор по улице Дзержинского. Затем согласовывали эскизы с поверхностями.
— А были запреты какие-нибудь?
— Я не знаю про запреты. Единственным условием было не зарисовывать техническую информацию, которая нужна службам ЖКХ вроде номеров, ТП и прочее.
— Фактически местные власти улучшают город чужими руками. Это разве правильно?
— Государство должно способствовать развитию не только инициатив, но и преображению города. Хотя бы финансировать. В этом плане все очень грустно.
— Насколько тебе нравится то, насколько меняется Могилев в последнее время?
— Мне очень нравится. Появляются всякие там кафешки, другие заведения. Если ты был в Европе, то ты замечаешь эти изменения. Чувствуется, что люди были в европейских городах и начали привозить оттуда какие-то идеи и культуру. На это очень интересно смотреть.
— Речь ведь не только про кафешки. Появились же арка, лестница в Подниколье, ещё раньше мост с бронзовыми львами. Как художник, что думаешь про них?
— Как художник… Монументально. «Багата». По-могилевски. Я не архитектор, я не могу это оценить насколько это технологично. Я смотрю на это как обыватель со стороны. Выглядит, что трата огромных денег ради моря пафоса.
— Хорошо, а вот стала ты мэром. Что поменяла бы?
— Я бы создала больше стрит-арт пространства. Много идет разговоров про бывший хлебозавод, который хотели бы сделать таковым, однако пока слова остаются словами. Могилеву не хватает такого места. Будет место – будет движуха, станут ребята приезжать из других городов и даже стран, с которыми можно будет обмениваться опытом. Все это толкнет Могилев в плане искусства вперед, я уверена.
— Ты бы хотела, чтобы твой ребенок жил в Могилеве?
— Если бы у меня была возможность дать ему хорошее хотя бы среднее образование, то на первых порах – да.
Однако если говорить о высшем образовании, о работе, то я бы, конечно, хотела, чтобы он учился за границей, получил какой-то новый опыт. У каждого должен быть свой путь, я считаю.
— Ты училась в белорусской системе образования и получилось вполне хорошо, разве нет?
— Не совсем, я ещё получала образование в Европейском гуманитарном университете в Вильнюсе. Как бы все не хаяли ЕГУ, он дал мне достаточно хороший гуманитарный базис. Я не думаю, что если бы я училась в одном из местных университетов, мне бы серьезно пришлось читать какого-нибудь Хайдеггера.
Европейское образование серьезно нацелено на человекоориентированость. Без него художники и дизайнеры делают красивые картинки, не задумываясь о том, какой цели достичь и какой функционал должен быть.
— А какой должен быть функционал в «красивых картинках»? Что значит человекоориентированость?
— Если дизайнер делает проект, то он должен решать определенную задачу, делать жизнь человека проще. Даже если взять социальную рекламу, ту же тему экологии, она должна быть весьма предметной.
Например, проблема с раздельным сбором мусора, те же контейнеры. Если ты визуально сделал так, что человек на каком-то подсознательном уровне выбирает именно раздельный сбор мусора, значит, ты выполнил работу хорошо. А если твой креатив заканчивается на красивой картинке, человек полюбуется, но все равно будет собирать все отходы в одну кучу. Таких примеров много.
— Ты участвуешь в создании стрит-арт дворика, делаешь какие-то визуальные вещи наподобие постера с аркой. При этом у тебя серьезное заболевание. Почему с такими проблемами ты выбираешь тратить свое время на город, пространство?
— Да, у меня онкология. Но у меня такое отношение к жизни — я всегда старалась делать что-то для других людей. Когда я поняла, что серьезно болею, то у меня появилось обостренное ощущение жизни. Поняла, что не хочу пролежать остаток жизни на диване. Поняла, что у меня есть ресурсы, которыми я могу поделиться с пользой для других. Возможно, это и спасло от депрессняка. Я не отрицаю, что активность и все эти движухи помогли выкарабкаться из этой ситуации.
— Была в голове мысль, что ты должна что-то успеть?
— У меня было пару пунктов, от чего я должна отказаться. Я поняла, что не хочу заниматься тем, что мне не нравится. Что не хочу общаться с людьми, с которыми не нравится общаться. Есть люди, которых ты до конца тянешь, стараешься для них, а они просто отказываются идти. Таким нужно во время сказать «до свидания». Я поняла, что хочу заниматься искусством.
Потом ещё я попала в летний лагерь Центра городских инициатив и там меня вдохновили тем, что мои навыки и мои мозги могут быть полезны при создании чего-то. Все как-то срослось само собой.
— Медицинская система в Беларуси не столько лечит, сколько перемалывает человека. Насколько тяжело творческому человеку проходить через все это?
— Я рано осознала, что мне никто не поможет кроме меня и моих родных. Я многое видела в больнице. Медики много с чем сталкиваются. Поэтому когда ты приходишь к ним на ватных ногах из-за своего диагноза, они относятся где-то холодно, где-то цинично. Не говорю про всех врачей, но таких много. Важная штука – нет нормальной психологической помощи. В онкодиспансере есть кабинет психолога, однако тебе никто не скажет, мол, у нас есть такая возможность, где вы можете присесть и поговорить о своей проблеме. Все практично – биопсия, рак, лечение.
— Самая дикая ситуация во время лечения болезни?
— Когда в Могилеве не оказалось лекарств для моей формы рака. Я вначале месяц обследовалась, мне сделали биопсию, потом лежала в больнице, где мне удалили лимфоузел. К тому моменту я прочитала кучу литературы про свою болезнь, прошерстила кучу дневников людей, у которых онкология. Максимально настроилась на лечение. Плакала я только один раз, когда звонила бабушке сказать про рак. Она расстроилась и из-за этого расстроилась и я. В общем, когда я настроилась и пришла уже на лечение, мне просто сказали, что лекарств нет. Я, конечно, обалдела: ребята, алло, я умираю. А мне говорят, что нет лекарств.
В итоге мне выписали направление в Боровляны. Уже там мне сказали, что, согласно их спискам, нужные мне лекарства в Могилеве есть и я должна лечиться по месту жительства. Тогда мы пошли к начмеду и сказали, что есть такая проблема. Там дядечка такой был, посмотрел на меня и сказал, чтобы лечились уже тут, в Боровлянах.
Перед химиотерапией выяснилось, что одного нужного препарата нет. В итоге меня прокапали, а через несколько дней я сорвалась в Вильнюс покупать нужные лекарства, потому что у родных не было визы. При этом у меня было состояние, похожее на токсикоз у беременных. Однако для меня это было разгрузкой – погулять те же сутки по Вильнюсу.
Это какая-то системная проблема – лекарства-то есть, но их на каком-то уровне не успевают доставить. Так что выпадают промежутки, когда препаратов нет.
Стрёмно, когда ты лежишь, а рядом под капельницей человек, у которого баночка с лекарством на одно применение стоит шестьсот долларов и была куплена в Москве, потому что тут достать он не смог. Для каждой онкотерапии существуют свои схемы. И если нет одного из компонентов, приходится ехать докупать его в другой стране.
— Было что-то, что ты вынесла из всей ситуации с болезнью?
— Да. На арки, лестницы, другие какие-то пафосные вещи гробятся миллионы, в то время как я видела людей, которые продают машины, квартиры, только бы достать нужные лекарства для химиотерапии. Если государство позиционирует себя как социальное с бесплатной медициной, то тут что-то не сходится. Сделайте медицину платной, введите систему страховок, в таком случае. Тогда и ожидания будут другими. И спрос.
Ещё у государства монополия на лечение онкологии. В частной клинике ты лечить рак в Беларуси не можешь. Хочешь другого мнения врачей – едь в Израиль, в Германию. В той же Германии только консультация доктора стоит 6 тысяч евро.
— Когда ты проходила через все это, было ли у тебя желание создать нечто грандиозное, что-то, что осталось бы после тебя?
— Какое-то время – да, желание было. Лечение таких вещей рождает в тебе либо адскую депрессию, либо адский максимализм. Где-то месяц меня трясло, хотелось сделать что-то эпическое. А потом поняла, что если что-то хочешь создавать – садись и создавай, пока жив. Глобальным чем-то я не болею. Я старюсь максимально вложиться в то, в чем я полезна.
— Главный совет людям, который ты можешь дать, это -…
— Не бояться. И делать то, что нравится.
